Первым учителем музыки Сергея Прокофьева была его мать Мария Григорьевна, Она научила

сына играть на рояле и бегло читать с листа. Но когда она заметила, что мальчик тянется к

сочинению музыки, то поняла, что надо искать грамотного педагога музыканта. По совету

Танеева, с которым Мария Григорьевна Прокофьева консультировалась, был приглашен

начинающий композитор Рейнгольд Морицевич Глиэр.

В начале лета 1902 года Глиэр приехал в Сонцевку.

«Быть на положении учителя, которого кормят и поят, мне немножко неприятно», —

признавался Глиэр. Но приехав в имение, он сразу же почувствовал себя там хорошо. Ему

отвели небольшую, но светлую комнату. Стол украшали великолепные розы, поставленные

заботливой хозяйкой. Играть можно было сколько угодно. Занятиям с Сережей отводилось

два часа в день. Один час — игра на фортепиано, другой посвящался теории музыки, когда

Рейнгольд Морицевич знакомил своего одиннадцатилетнего ученика с основами гармонии и

сообщал некоторые сведения об инструментовке. Убедившись в исключительных

способностях своего ученика, Глиэр коснулся и учения о форме. Прокофьев писал потом: «Он

объяснил мне песенную форму, что положило начало серии фортепианных пьес, которые я

под довольно неудачным названием «Песенок» сочинял затем в продолжение шести лет...

Играя сонаты Бетховена, Глиэр «начерно» объяснял мне сонатную форму...».

Немного обжившись в деревне и поближе познакомившись с Прокофьевыми , Глиэр писал:

Счастливы дети, имеющие таких родителей, счастливы и родители, имеющие таких детей» Но

счастливы оказались и Прокофьевы, получившие Глиэра в качестве первого учителя для их

сына. Все, кто был знаком с ним, отмечали мягкость , скромность, доброту, участливость и

чуткость в общении. Рахманинов так отзывался о нем: «Как удачно подходит Глиэру его имя:

Рейнгольд — ведь он действительно как человек чистое золото». Но не всегда даже этот

золотой человек мог справиться с характером ученика: «Я к нему отношусь как нельзя лучше,

не смотря на то, что часто даю отпор его капризам. Сегодня он даже чуть было не заплакал, но

вовремя сдержался». В другом письме он пишет: «Сегодня я был очень расстроен. До того

небрежно играл мальчик, так грубо себя вел, что я даже сделал ему выговор, хотя рядом

сидела маменька. Странная смесь в этом мальчике хороших и злых чувств. Самолюбие —

хорошая вещь, но излишняя обидчивость, злость, а иногда грубость и дерзость прямо

отталкивающи. Скучно об этом говорить. Разные “педагогические” (в кавычках) мысли

приходят в голову...

Прокофьев вспоминал:« После занятий он не прочь был сыграть партию в шахматы или крокет

или принять вызов на дуэль на пистолетах, стрелявших при помощи пружины, чем

окончательно покорил мое сердце».

Действительно, Глиэр был добрым человеком и прирожденным педагогом, он понимал, что

для успешных занятий необходим контакт с учеником, а раз перед ним ребенок, следовало с

должным вниманием относиться к его игрушкам и забавам. И он любезно приветствовал

любимую Сережину куклу по прозвищу Господин. Он здоровался с ней и в Сонцевке, и позже,

в Москве, справлялся об успехах оловянного войска и принимал участие во многих детских

забавах. Он писал своей невесте: «Сегодня был опять спектакль, Мой мальчик отличается

богатой фантазией. Было представлено крушение поезда в трех действиях с разбоем,

убийством, грабежом и т. п.».

Поднимаясь по привычке рано, Глиэр до завтрака работал над своими сочинениями. Затем

при встрече с гувернанткой Сережи практиковался в немецком языке. Он возобновил занятия

французским, что очень одобрила Мария Григорьевна, и даже предложила свою помощь, так

как хорошо знала этот язык.

Остававшееся время Глиэр отводил активным формам отдыха. Прошло совсем немного

времени, и он уже хвастался: «Какой я теперь разносторонний спортсмен! Считайте: танцую,

верхом езжу, на велосипеде езжу, правлю и гребу на лодке, плаваю».

По вечерам в Сонцевке музицировали. Глиэр играл на скрипке или импровизировал за

фортепиано. Потом к роялю садился Сережа. Иногда приезжали гости из соседних деревень, и

тогда устраивался большой концерт. Играли Гайдна, Моцарта, Бетховена, Чайковского.

Глиэр был хорошим педагогм, вспоминает композитор С.С. Прокофьев: «Пребывание Глиэра в

Сонцовке оказало огромное влияние на моё музыкальное развитие. Дело не только в том, что

я утвердился в гармонии и познал новые творческие области, как форма и инструментовка;

важен был переход из рук матери, в руки профессионала, который совсем по-иному

обращался с музыкой и, сам того не замечая, открывал мне новые горизонты. Важно и то, что

Глиэр был мягок и все время интересовался моей работой, благодаря чему я бессознательно

почувствовал её значение и выделил из среды других увлечений вроде крокета, постройки

домика или войны детских государств. Но Глиэр привил и некоторые вредные влияния,

которые я изжил много позднее, с наступлением зрелости. Так, например, хорошо, что он

научил меня песенной форме и объяснил «квадратное» построение: четыре такта плюс

четыре. Это внесло порядок в мою музыкальную мысль. Между тем мои предыдущие темы

укладывались в самую разнообразную длительность: «Что ж, стрелять?» - шесть тактов; тема

благодарности из «Великана» - три такта; главная партия симфонии - девятнадцать тактов. Но

он не учёл, что это надо выучить для того, чтобы потом забыть. Квадратность внесёт порядок,

но если вся длинная пьеса будет построена из 4 + 4 + 4 + 4, то этот порядок станет невыносим,

и 4 плюс 5 повеет как свежий воздух. Этого Глиэр не объяснил; возможно, и я надолго попал в

объятия квадрата. Вторая вредная привычка - некоторых шаблонных модуляций. Таковы

отклонения в шестую и третью ступени, которые ранее не приходили мне в голову, но после

Глиэра появились и в симфонии и в последующих сочинениях. По счастью, они не нашли

длительных симпатий. Наконец, третьим внушением была секвенция, которую я тоже не

знавал дотоле. Секвенцию надо знать, но надо её и опасаться. Во всех трёх случаях Глиэр

должен был меня просветить, но, просвещая, пояснить, что и четырёхтактом, и отклонением в

шестую ступень, и секвенцией надо пользоваться с оглядкой. Так или иначе, эти минусы были

незначительны по сравнению с огромным прыжком вперёд, который я сделал от

соприкосновения с Глиэром».

Прокофьев на всю жизнь сохранил уважительное отношение к своему первому учителю и

всегда с благодарностью вспоминал два лета, проведенные с Рейнгольдом Морицевичем

Глиэром в Сонцевке.