Сергей Довлатов и его стилевые доминанты

в произведениях «Заповедник» и «Компромисс»
Шарова Екатерина Николаевна Студент 5-го курса ФГБОУВО «Московский педагогический государственный университет» Институт филологии и иностранных языков Кафедра русской литературы г. Москва Произведения Довлатова имеют свою жанровую специфику. Его книги организованы в жанрово-структурном плане по принципу «матрешки». С формальной стороны это, как правило, цикл рассказов, в которых общие герои, темы. Рассказ (отдельная история) представляет следующий жанровый уровень этой «матрешки». Внутри рассказа - ещё более мелкий жанр - анекдот, то есть описанная забавная или необычная ситуация, которых очень много в довлатовских текстах. Внутри анекдота - шутка (М. Бахтин выделяет такой речевой жанр), которая возникает в результате омонимичной двусмысленности отдельных слов или столкновения фразы с неподходящим контекстом. Однако и шутка не последний уровень в довлатовской «матрёшке». Иногда скрытые цитаты из классической литературы, всевозможные отсылки - подчас одно или несколько слов - и «подготавливают» шутку, и одновременно выражают общий, глубинный смысл текста. Например, в том же пятом «компромиссе» долгожданный новорождённый появляется в «шестой палате» (отсылку к Чехову можно и не заметить, но она очень значима, т. к. реальность героя, действительно, похожа на сумасшедший дом). Таким образом, сама жанровая система Довлатова - соединяющая житейские истории и анекдоты, языковую игру и - через реминисценции - русскую литературу, определяет особый способ функционирования текста: на стыке жизни и словесности. Традиционная для русской литературы тема «лишнего человека» находит свое отражение в произведениях Довлатова. Его персонажи - неудачники, вечно «плетущиеся в хвосте» осознают всю несуразность своего бытия, но они не могут, а в большей степени и не хотят против нее восставать. Довлатовский герой, «с одной стороны, слишком слаб, чтобы выделяться из погрязшего в пороках мира; с другой - достаточно человечен, чтобы прощать - ему и себе грехи» 1 . Единство ортогональных жизненных воззрений, принятие и не 1  Генис А. Сад камней // Иван Петрович умер. Статьи и расследования. М.: Новое литературное обозрение, 1999. с. 54-59. – С. 55.
принятие мира выносит его героев «на социальную обочину», превращая в маргиналов. Его герои исповедуют философию «не-деяния», видят и понимают абсурд окружающего мира, не согласны с ним, но при этом даже не пытаются что-либо изменить. При прочтении книг Довлатова от читателя не требуется активная жизненная позиция самопожертвование или самосовершенствование. Довлатов не ждет от читателя подвигов, он призывает не «исправлять окружа- ющий мир, а оставить как есть» 2 . Пожалуй, лучше всего раздвоенное положение героя представлено в книге «Компромисс», рассказывающей о работе Довлатова корреспондентом газеты «Советская Эстония». Книга представляет сборник рассказов, каждый из них имеет название «Компромисс» и соответствующий номер. Довлатов описывает абсурдные ситуации, в которые попадает его автобиографический герой, и с абсолютной откровенностью говорит о его человеческих качествах. В каждом «компромиссе» одинаковая структура: в своеобразном вступлении автор приводит свои корреспондентские заметки, напечатанные в газете и информирующие читателя о каком-либо знаменательном событии. За каждой из них стоит ложь. Рассказу о том, что было на самом деле, посвящена основная часть текста. Читатель сталкивается в «Компромиссе» не только с разоблачением советской лжи, но и саморазоблачением героя, вынужденного участвовать в общем фарсе, играть свою роль в этом театре абсурда. Заметка «Человек родился», например, в «Компромиссе пятом» полна газетных штампов советской поры: «Ежегодный праздник - День освобождения - широко отмечается в республике. Фабрики и заводы, колхозы и машинно- тракторные станции рапортуют государству о достигнутых высоких показателях. И ещё один необычный рубеж преодолён в эти дни. Население эстонской столицы достигло 400 000 человек». Написать о новорождённом, «обречённом на счастье», и поручено Довлатову. Реальность, однако, совсем не соответствует безоблачно-оптимистическому тону заметки. Оказывается, появление четырёхсоттысячного жителя Таллина в канун юбилея было запланировано «наверху». Да и «младенец должен быть публикабельным»: из нормальной советской семьи. Из-за этого-то и возникают проблемы: отец одного новорожденного оказывается эфиопом, другого - евреем, а редактора газеты это не устраивает. Наконец с помощью главного врача роддома удается найти подходящую кандидатуру: «Кузина родила из шестой палаты. Вот данные. Сама эстонка, водитель автокара. Муж - токарь на судостроительном заводе, русский, член КПСС». По настоянию редактора довлатовский герой уговаривает отца ребёнка назвать сына фольклорным именем Лембит («Лембит 2  Генис А. Сад камней // Иван Петрович умер. Статьи и расследования. М.: Новое литературное обозрение, 1999. с. 54-59. – С. 56. – С. 59.
Кузин. Прекрасно звучит», - считает редактор). Абсурд ситуации нарастает в тот момент, когда «счастливый» отец оказывается алкашом (он сам себя так и на- зывает) и выясняется, что и жить-то с матерью своего ребенка он вряд ли будет. Становится понятно, что газетная заметка - это чистое вранье, а сама работа журналиста для довлатовского героя - просто способ заработать денег на жизнь. Спасением от всеобщей лжи и глупости оказывается, как и у Ерофеева, русское пьянство, которое представлено во всех «компромиссах». Герой Довлатова «шизофренически двоится, выступая как журналист, пишущий о «человеке, обреченном на счастье», чекистах и «стройках коммунизма», и как частное лицо, недовольное режимом, любитель женщин, находчивый пьяница» 3 . Участь довлатовского героя можно обозначить как «психологический транзит», в котором важной оказывается не столько первая или вторая его ипостась, сколько промежуточность, моменты несоответствия одного другому, от которых, по определению Вик. Ерофеева, «можно получить кайф». Тема лжи и несоответствий представлена и в книге «Заповедник». Стремясь найти хоть какую-то отдушину, герой бежит из города в «пушкинские места», где сам воздух, казалось бы, должен быть пропитанным чем-то подлинным, настоящим. Он даже воздерживается от употребления спиртного. Однако попытка укрыться от лжи и абсурда оказывается тщетной. Он узнаёт, что его жена эмигрировала, а майор КГБ советует сделать то же самое и сокрушается при этом: «У меня-то шансов никаких». В перевёрнутой советской реальности для героя нет места, осознание этого вновь срывает его в запой. Впрочем, от абсурда лучше помогает другое лекарство - творчество. В «Зоне» описаны его истоки и причины: «Я чувствовал себя лучше, нежели можно было представить. У меня началось раздвоение личности. Жизнь превратилась в сюжет. Я хорошо помню, как это случилось. Моё сознание вышло из привычной оболочки. Я начал думать о себе в третьем лице…». Герой говорит о том, что литература стала дополнением к жизни, без которого жизнь оказалась бы совершенно «непотребной». Фактически у Довлатова представлена экзистенциальная концепция творчества. Именно творчеством и оправдывается жизнь, несмотря на всю её абсурдность. А жизнь даёт творчеству материал – истории, ситуации, образы. Довлатовское доверие жизни выразилось ещё и в том, что он не стремился (вопреки традиции) «шлифовать» материал, отсекая «несуразное и лишнее» (А. Генис). «Пафос 3  Ерофеев В. Русские цветы зла: антология. М., 1998. с. 7-30. – С. 19.
довлатовской литературы - в оправдании постороннего. Успех тут зависит от чувства меры: максимум лишнего при минимуме случайного» 4 . В повести «Заповедник» С. Довлатов предсказал судьбу своих произведе- ний. Его герой Борис Алиханов в разговоре с хранительницей музея Викторией Альбертовной иронично замечает: - Так... всегда и получается. Сперва угробят человека, а потом начинают разыскивать его личные вещи. Так было с Достоевским, с Есениным... Так будет с Пастернаком. Опомнятся - начнут искать личные вещи Солженицына... 5 . В основу повести, над которой Довлатов работал в конце 70-х - начале 80- х гг. XX в., легли личные наблюдения автора и его работа экскурсоводом в Пушкиногорье. «"Заповедник"... - заглавие, перекликающееся с "Зоной". Отгороженному запреткой пространству лагеря ("по обе стороны запретки простирался единый и бездушный мир") противопоставляется - по идее, в замысле - некий оазис тишины и покоя, "обитель дальняя трудов и чистых нег", исключение из правил, хронотоп, живущий по особым законам» 6 . Довлатовский «Заповедник» - имя собственное. Для автора Пушкиногорье - «место, которое есть, - как память о времени, которого уже нет» 7 . Повесть парадоксальна. Разные ее уровни содержат в себе элемент неожиданного противоречия. Парадоксы образуют иерархическую систему, в которой можно выделить парадокс сюжета, парадокс ситуации, парадокс образов, парадокс фразы и, наконец, парадокс заглавия. Основное противоречие в «Заповеднике» - антиномия, т.е. «противоречие между двумя суждениями, одинаково логически доказуемыми». Сюжет произведения объединяет три временных пласта: далекое прошлое (нач а л о XIX в., связанное с именем А. С. Пушкина), недавние события (воспоминания лирического героя о знакомстве с женой Таней и их совместной жизни) и современную реальность (конец XX в.). При этом центральное по значимости место занимают воспоминания Бориса Алиханова. Они объясняют настоящее (почему герой пьет, что привело его в Пушкинские Горы) и оказываются связующим звеном на дороге в прошлое. Парадокс сюжета состоит, в частности, в том, что великий поэт становится не только мерилом литературного таланта, но и объектом заработка, а также средством для 4  Генис А. Сад камней // Иван Петрович умер. Статьи и расследования. М.: Новое литератур¬ное обозрение, 1999. с. 54-59. 5  Довлатов С.Д, Собрание сочинений: В 3 т. - СПб.: Лимбус-пресс, 1995. - Т. I. - С. 195-196. 6  Сухих И. Н. Сергей Довлатов: время, место, судьба. - СПб., 1996. – С. 151. 7  Сухих И. Н. Сергей Довлатов: время, место, судьба. - СПб., 1996. – С. 151.
решения личных проблем. Корыстный прагматизм, материальное вытесняют духовное начало. С. С. Гейченко, восстанавливавший Михайловское после Великой Отечественной войны и много лет бывший директором Пушкиногорья, считал, что «без вещей Пушкина, без природы пушкинских мест трудно понять до конца его жизнь и творчество... Когда будете в Михайловском, обязательно пойдите как-нибудь вечером на околицу усадьбы, станьте лицом к маленькому озеру и крикните громко: "Александр Сергеевич!" Уверяю вас, он обязательно ответит: "А-у-у! Иду-у!"» 8 . Однако герой Довлатова развенчивает это идиллическое восприятие заповедных мест. На вопрос Алиханова: «Какие экспонаты музея подлинные?» - сотрудница музея отвечает: «Здесь все подлинное. Река, холмы, деревья - сверстники Пушкина. Его собеседники и друзья. Вся удивительная природа здешних мест...». Но личных вещей Пушкина в Заповеднике почти нет. И в этом также заключается парадокс сюжета повести. С первых страниц произведения возникает мотив подмены - один из главных в произведении. Обман замешен на равнодушии: - Да какая разница - Ганнибал, Закомельский... Туристы желают видеть Ганнибала. Они за это деньги платят... Вот наш директор и повесил Ганнибала... Точнее, Закомельского под видом Ганнибала. Подмена, фальшь связаны не только с музейными экспонатами. Особенно остро они ощущаются при непосредственном столкновении «прекрасного» заповедного прошлого с неприглядным настоящим. И здесь легкий юмор писателя сменяется язвительным сарказмом: - Тут все живет и дышит Пушкиным, - сказала Галя, - буквально каждая веточка, каждая травинка. Так и ждешь, что он выйдет сейчас из-за поворота... Цилиндр, крылатка, знакомый профиль. Между тем из-за поворота вышел Леня Гурьянов, бывший университетский стукач. В данном случае созданию парадоксальности ситуации способствует сар- казм: «ничтожный» второй занял место «великого». Да так ли хорошо наши современники знают Пушкина? Пожалуй, только внешние атрибуты да речевые клише связывают поколения (вспомним официанта «с громадными войлочными бакенбардами» и его дежурную фразу «Что вам угодно?»). Музейные работники пытаются сохранить дух пушкинской эпохи с помощью различных деталей. Но духовная связь поколений разрушена. Искаженная в устах экскурсовода цитата из Пушкина («Исполнилось пророчество: "Не зарастет 8  Сухих И. Н. Сергей Довлатов: время, место, судьба. - СПб., 1996. – С. 154-155.
священная тропа!.."») вызывает реакцию-антиномию: Не зарастет, думаю. Где уж ей, бедной, зарасти. Ее давно вытоптали эскадроны туристов... Намеренная подмена параллельно производных глаголов протоптали и вытоптали становится словообразовательным средством создания парадокса фразы. Синонимичные семы префиксов про-и вы-со значением завершения действия, связанные с видовой характеристикой глагольных форм, уступают место антонимичным значениям производных единиц в целом; ср.: «про- + топтать» = «проложить, дать начало»; «вы- + топтать» = «уничтожить». И вновь рождается парадокс ситуации. Туристы едут в Пушкинские Горы, чтобы приобщиться к великой культуре. Однако едут потому, что местком «навязал им дешевые путевки»: К поэзии эти люди, в общем-то, равнодушны... Им важно ощущение - я здесь был. Необходимо поставить галочку в сознании. Расписаться в книге духовности... Такое «приобщение к духовности» раскрывает вопиющее невежество экскурсантов, что иллюстрируется и на лексическом уровне: принудительно- обязательное навязал поддерживается кратким прилагательным равнодушны. А канцеляр и з м ы поставить галочку, расписаться в книге подчеркивают формализм происходящего и усиливают бездуховность атмосферы, царящей в Заповеднике. При этом Довлатов разрушает традиционные речевые штампы: его герои желают поставить галочку не в тетради или книге, а в сознании; расписаться хотят в книге духовности. Писатель соединяет в предложении несовместимые с точки зрения стилистики языковые единицы. С одной стороны, словосочетания, не допускающие в своей семантике эмоционально- оценочные компоненты; с другой - ярко коннотативные лексемы, раскрывающие работу мысли и души. Подобная антиномия порождает парадокс фразы. Таким образом, встреча с «духовностью» становится лакмусовой бумажкой бездуховности: экскурсанты не знают, кто такой Борис Годунов, спрашивают, из-за чего была дуэль Пушкина с Лермонтовым и т.п. Герой повести, казалось бы, не приемлет заштампованное восприятие жизни и творчества великого Пушкина. Отсюда и его негативное отношение к вульгарно-социологическому содержанию методичек-рекомендаций, и «издевательская» речь о Пушкине в ответ на «экзаменационные» вопросы о поэте. Однако сам Алиханов, вопреки явному неприятию местных экс- курсоводов, начинает «играть» по их правилам, с ужасом замечая, что подменяет в ходе экскурсии пушкинские строки есенинскими. В конце концов, он «постигает науку» симулировать чувства. Он, ярый противник штампов и
избитых фраз, механически исполняет «свою роль, получая за это неплохое вознаграждение». Как справедливо замечает И. И. Позерт в статье «"Я хотел бы считать себя рассказчиком..." (Особенности идиостиля С. Довлатова)», писатель - «замечательный стилист. Он создал талантливые стилизации, в том числе остроумно пародийные. Он весело и непринужденно играет не только словами и смыслами, но и разными стилями» 9 , используя разные средства создания парадокса фразы. Например, каламбур ответной реплики лирического героя основан на контекстуальной антиномии: - Вас провожал Митрофанов. Чрезвычайно эрудированный пушкинист. Вы хорошо его знаете? - Хорошо, - говорю, - с плохой стороны... С ема «глубоко» в значении наречия хорошо о к а з ы в а е т с я противопоставленной семе «отрицательный» в адъективе плохой. Защищая неприкосновенность своего внутреннего «я», Алиханов прибегает к логической антиномии. В том же диалоге с девушкой- экскурсоводом с необычным именем Аврора на совет прочитать «какую-нибудь популярную брошюру о вреде алкоголя» герой отвечает: - Знаете, я столько читал о вреде алкоголя! Решил навсегда бросить... читать. Внутрифразовое многоточие, порождающее паузу-размышление, обостряет неожиданность вывода. Другим примером парадокса, основанного на логическом противоречии, может служить диалог героя с Галиной Александровной. Критически оценивая будущего экскурсовода и стремясь показать свою значимость в заповедных Пушкинских Горах, Галина Александровна размышляет: - ...В жизни Пушкина еще так много неисследованного... Кое-что изменилось с прошлого года... - В жизни Пушкина? Писатель смещает акценты в репликах персонажей. Логически ударная позиция сочетания так много неисследованного и начало следующей реплики кое-что изменилось предполагают взаимообусловленную зависимость. Естественным следствием сказанного мог бы стать вопрос «Что изменилось?». Однако для героя Довлатова связь устанавливается между начальными компонентами предложений, и это разрушает структуру текста, вызывая парадоксальное восприятие диалога. Еще одним средством создания парадокса фразы выступает игра семами 9  Позерт И. Н. «Я хотел бы считать себя рассказчиком » (Особенности идио-стиля С. Довлатова) // РЯШ. - 2006. - № 5. – С. 5.
многозначного слова: - ...Что с вами? Вы красный] - Уверяю вас, это только снаружи. Внутри я - конституционный демократ. Адъектив красный первоначально употребляется в прямом номинативном значении «цвета крови». Однако, оказываясь в синтаксической функции преди- ката, слово актуализирует вторичную, переносную сему «относящийся к революционной деятельности». Смешение знач е н и й п р и в од и т к окказиональной антитезе (красный - конституционный демократ), которую поддерживает узуальное адвербиальное противопоставление снаружи - внутри. Введение в начало повести политически окрашенной лексики не случайно. Она - преддверие столь важной и очень болезненной для Довлатова темы эмиграции, которая в произведении неотделима от темы роли литературы и места писателя в жизни общества. Размышляя о судьбе Стасика Потоцкого, заурядного провинциального писателя-самоучки из Чебоксар, автор говорит о ненужности подлинного таланта в современном мире литературы: Полная бездарность не оплачивалась. Талант настораживал. Гениальность порождала ужас. Наиболее рентабельными казались - «явные литературные способности». Построенные на градации рубленые характеристики-оценки литературного мастерства выдвигают на первый план не яркую индивидуальность, а некие «литературные способности». Вот почему жизнь для героя Довлатова - необозримое минное поле: Кто живет в мире слов, тот не ладит с вещами. .. Жить невозможно. Надо либо жить, либо писать. Либо слово, либо дело... - [Вокруг тебя] зона мертвого пространства. Там гибнет все, что мешает д е л у . Т а м г и б н у т , н а д е ж д ы , и л л ю з и и , в о с п о м и н а н и я . Там царит убогий, однозначный материализм. Жизнь и смерть в понимании писателя - явления одного уровня. Они стоят рядом и более близки друг другу, чем жизнь в писательском труде. Довлатов играет словами, создавая парадокс мысли: жизнь - минное поле = смерть, жить и писать - несовместимые понятия; жить - значит погубить жизнь мысли. Борис Алиханов живет с ощущением тупика, краха. Его литературная катастрофа осложнена драмой отъезда дочери и бывшей жены. С эмиграцией Тани время для героя понеслось вспять. Но внезапно долгожданный звонок открывает перед ним дорогу в будущее. Таким образом, финал повести раскрывает смысл ее посвящения: «Моей жене, которая была права».
Парадокс образов Довлатова базируется на утверждении, что все хорошие люди противоречивы. В Пушкине, например, по мнению лирического героя, «легко уживались Бог и дьявол». Образ Володи Митрофанова построен на гиперболизированной антиномии. В этом гении «чистого познания» удивительно объединились «уникальная память», «безмерная жажда знаний» и гипертрофированная леность. На сочетании этих несовместимых качеств основана абсурдность поступков героя. Но, пожалуй, наиболее парадоксален Михал Иваныч. Приезжий Алиханов любуется этим широкоплечим, статным человеком: Был он нелепым и в доброте своей, и в злобе. Начальство материл в лицо последними словами. А проходя мимо изображения Фридриха Энгельса, стаскивал шапку. Без конца проклинал родезийского диктатора Яна Смита. Зато любил и уважал буфетчицу в шалмане, которая его неизменно обсчитывала. Почти шукшинский «чудик», вконец запустивший свой дом, ближе герою Довлатова, чем хозяйственные соседи Никитины, потому что душевное благородство и накопительство, по его глубокому убеждению, несовместимы. Прежде чем подводить итог, мне хотелось бы сказать ещё несколько слов по поводу изобразительно-выразительных средств, встречающихся в текстах. «Динамика» повествования сохраняется за счёт использования в основном простых предложений. Это позволяет избавиться от лишних слов. Такая лаконичность подразумевает увеличение содержательной ёмкости самих слов. Достигает этого Довлатов с помощью сравнений (самых неожиданных), точных эпитетов (например, «лишнее А» в слове «реаг!»), ассоциативных связей между частями предложения, а также причинно-следственных связей, которые обычно в речи опускаются. Структуру довлатовских текстов можно представить как описание разнообразных идей через набор сюжетных иллюстраций, отшлифованных автором и преподнесённых через рассказчика; главное достоинство этих описаний состоит не в объекте изображения, а в уникальном способе описания, так как внезапностью должен поражать не только реальный мир, но и всегда сказанное о нём. Литература. 1. Генис А. Сад камней // Иван Петрович умер. Статьи и расследования. М.: Новое литературное обозрение, 1999. 2. Довлатов С.Д, Собрание сочинений: В 3 т. - СПб.: Лимбус-пресс, 1995. - Т. I. 3. Ерофеев В. Русские цветы зла: антология. М., 1998.
4. Позерт И. Н. «Я хотел бы считать себя рассказчиком » (Особенности идио- стиля С. Довлатова) // РЯШ. - 2006. - № 5. 5. Сухих И. Н. Сергей Довлатов: время, место, судьба. - СПб., 1996.