Теоретические аспекты изучения языка в соотнесении

с психическими процессами.

Принципы работы сознания являются одной из самых таинственных

загадок современной психологии. А. Н. Леонтьев называет сознание

«центральной тайной человеческой психики» (Леонтьев, 1975: 24), а Ф.

Пёрлз говорит об осознании как об «испытании величайшей тайны» (Пёрлз,

1995:

75).

Несмотря

на

существование

огромного

количества

психологических направлений и учений и почти столетнюю историю

существования психологической науки как таковой, до сих не существует

единого мнения о том, в чём же заключается сам феномен сознания и какую

часть человеческой психики следует считать сознанием. Подводя итог своим

изысканиям, Ж.-П. Сартр делает неутешительный вывод: «сознание есть то,

что оно не есть, и не есть то, что оно есть» (цит. по Лекторский, 1980: 117).

Когнитивист 3. Д. Деннетт использует другую терминологию, но приходит к

столь

же

печальному

выводу,

объясняя

сознание

как

операции

в

параллельной архитектуре мозга (мозг с его точки зрения — это виртуальная

машина), но операции, которые не были заранее спроектированы. Другими

словами, сознание конструируется в компьютере-мозге так, что оно есть то,

что не было сконструировано, и не есть то, что было сконструировано

(Аллахвердов, 2000: 40). Ещё более неоднозначной и запутанной выглядит

формулировка М. К. Мамардашвили и А. М. Пятигорского: «Поскольку не

всё в психике может быть рассмотрено объективно и в той мере, в какой оно

не может быть рассмотрено объективно — есть сознание, постольку то в

психике, что является нам вне сознания, может быть <…> приурочено к

сознанию в качестве его состояния» (Мамардашвили, Пятигорский, 1997: 61).

Существование сознания как эмпирического феномена не подлежит

сомнению — любому человеку известно, что он им обладает, т. е. способен

осознавать

окружающий

мир

и

собственные

переживания.

Люди

воспринимают

действительность

и

самих

себя

с

непосредственной

очевидностью. «Сам по себе факт наличия сознания настолько исходно

очевиден, что ещё в XVII в. Р. Декарт говорил о нём как о самом

достоверном факте на свете, а в XIX в. один из основателей современной

психологии У. Джеймс называет уверенность людей в существовании

сознания самым фундаментальным постулатом психологии» (Аллахвердов,

2000: 41). Однако, судя по многочисленности трактовок и определений, а

также противоречий в существующих определениях, целиком исследовать

это очевидное, но в то же время постоянно ускользающее от понимания

явление по сей день не удалось. Испанский философ Х. Ортега-и-Гассет в

статье «Две великие метафоры» объясняет это вездесущностью сознания, его

присутствием

в

любом

воспринимаемом

объекте,

что

и

вызывает

затруднения в его изучении: «Оно есть неизбежный привесок ко всему, что

мы воспринимаем и о чём думаем, однообразный и неустранимый,

неотлучный спутник всех прочих предметов и явлений» (Ортега-и-Гассет,

1990: 76—77). Философ спрашивает: как можно определить сознание, если

оно так или иначе присутствует во всём, что воспринимает человек? Однако,

главная проблема заключается в том, что зачем человеческому мозгу нужно

сознание, неизвестно. М. И. Иванов, рассуждая о природе сознания,

приходит к аналогичному выводу: «Сознание подобно киноленте, которая

постоянно прокручивается перед нами <…> Это настолько очевидно, что мы

даже не задумываемся о такой стороне нашей жизни <…> а почему мы

знаем, что ходим, слышим, видим? Зачем нам отслеживать эти процессы?

Ведь компьютер, скажем, производит расчеты, записывает и воспроизводит

музыку. Но знает ли он об этом? <…> Очевидно, что нет. Для выполнения

перечисленных действий компьютеру не нужно сознание» (М. И. Иванов.

Психологика // Санкт-Петербургский университет № 22, 2006: 17).

В. М. Аллахвердов в монографии «Сознание как парадокс»

обрушивается с критикой на психологическую терминологию в целом,

утверждая, что трактовка психологами понятия «сознание» зачастую

некорректна и внетеоретична: «В психологии слова обычно используются

строго в том смысле, что и в обыденной жизни. Поэтому считается вполне

надёжным даже теоретические положения обосновывать лингвистическим

анализом слов: например, доказывать, как это делает А. Н. Леонтьев, что

сознание, поскольку оно со-знание, есть совместное знание» (Аллахвердов,

2000: 28). Сознание, как ключевое понятие психологической науки,

обнаруживает множество разных и подчас противоречащих друг другу

значений: это и идеальное в оппозиции к материальному, и осознанное в

оппозиции к неосознанному, и как уникальное проявление человеческой

психики в оппозиции к психике животных; как механизм, процесс или

состояние. Не очерчены функциональные границы сознания; для каждого

направления психологии они свои. Учёный предлагает рассматривать

сознание как механизм формирования и проверки гипотез относительно

стихийно

изменяющейся

внешней

действительности

—

способность,

критически необходимая для такого сложно устроенного организма, как

человек: «Сознание создаёт гипотетический мир и сравнивает его с тем, что

есть в нашем мозгу, в нашем организме. Это — механизм-имитатор. Но

именно

благодаря

сознанию

люди

вырабатывают

представления

об

устройстве Вселенной и социума, об истине, добре, красоте, а также о самом

себе, бессознательном, равносторонних треугольниках и многих других

абстрактных вещах, которые никак не могут быть даны в непосредственном

опыте» (М. И. Иванов, ук. соч., 16).

Э. Б. Маркарян в статье «Язык как способ существования сознания»

говорит о сознании как о выражаемом в словах и только в словах и, таким

образом, фактически привязывает понятие сознания к понятию языка:

«Сознание

не

имеет

иного

бытия,

кроме

как

в

языке

<…>

Нам

непосредственно дан только язык, и только в нём — содержание сознания»

(Э.

Б.

Маркарян.

Язык

как

способ

существования

сознания

//

Методологические проблемы анализа языка, 1975: 4—5). Подобное суждение

звучит смело, но в нём безусловно заключена доля истины — существование,

развитие

и

формирование

языка

непосредственно

зависит

от

функционирования механизмов сознания. Появление в лингвистике такого

понятия,

как

«языковое

сознание»,

интенсивное

развитие

психолингвистической и когнитивно-лингвистической парадигмы во второй

половине XX в., а также успешное применение этой парадигмы в описании

различных языковых явлений и феноменов лишь подтверждает данный факт.

Сложность

изучения

проблемы

сознания

заключается

в

особенностях самого объекта изучения: «явление, которое есть и которое в то

же время нельзя ухватить, представить как вещь» (Мамардашвили, 1999:

149).

Сознание

как

«феномен

самоочевидности»

в

рамках

феноменологического

подхода

многогранно,

многоуровнево,

обладает

протяжённостью

и

дискретностью.

Исследователями

подчёркивается

«невозможность полного и адекватного анализа сложного психоментального

явления изнутри и однозначного очерчивания его границ» (цит. по Алфёрова,

2005: 11).

В современной философии сознание трактуется как рефлексивная

категория, зачастую отождествляется с осознанием человеческого бытия и

окружающей действительности, результатами познания (т. е. знанием) или

процессом осознания одной связи за другой, перехода от одного явления к

другом. При этом под «сознанием» понимается не психическая способность

(как в психологии и психолингвистике), а фундаментальный способ, которым

человек соотнесён со своим предметом и миром вообще. В процессе

разработки

теории

сознания

философы

руководствуются

принципом

детерминизма, категорией мотивации. При этом анализируются социальные

явления

и

процессы

психического

мышления:

отражение,

познание,

осмысление, образование знания и т. п.

Определённую роль для формирования и развития теории сознания

сыграли работы В. П. Зинченко. Учёным подробно рассматриваются

структура, механизмы и результаты работы сознания, а также выделяются

три слоя его существования: бытийный, рефлексивный и духовный. Все

уровни взаимопроницаемы и находятся в отношениях комплементарной

дистрибуции. Бытийный слой операционально техничен, он основывается на

стереотипах,

схемах

и

архетипах.

Он

образован

так

называемой

«биодинамической

тканью

движения»

(термин

Н.

А.

Берштейна)

и

чувственной тканью образа. Биодинамическая ткань, по мнению Зинченко,

является

наблюдаемой

и

рефлексируемой

формой

живого

движения.

Чувственная ткань — строительный материал образа. Она непосредственно

не наблюдается, а диагностируется только экспериментально. В. П. Зинченко

считает, что оба вида ткани тесным образом связаны со значением и

смыслом. Мир идей и понятий соотносится учёным со значением, мир

эмоций и ценностей — со смыслом, мир деятельности — с биодинамической

тканью, мир образов и представлений — с чувственной тканью (Зинченко,

1991: 15—36). Третий, духовный уровень, выделяется учёным в более

поздних работах, в рамках которых он несколько пересматривает иерархию

слоёв сознания и вместо рефлексивного уровня выдвигает на первый план

духовный уровень, в котором человеческая субъективность «представляет

человеческое Я в его разных модификациях и ипостасях» (цит. по Алфёрова,

2005: 15).

Среди

основных

функций

сознания

учёный

выделяет

отражательную, регулятивно-оценочную, креативную и рефлексивную. При

этом исследователем оговаривается, что выделение слоёв внутри сознания

весьма условно, как и трактовка его «как смысловой и в высшей степени

динамической системы» » (цит. по Алфёрова, 2005: 16).

Л. С. Выготский говорит о целостном, системном, смысловом

строении сознания, подчёркивая единство его процессов и содержаний,

явлений и функций.

А. Н. Леонтьев, в свою очередь, соотносит сознание с картиной

мира: «сознание — открывающаяся субъекту картина мира, в которую

включён он сам, его действия и состояния. Сознание человека — это

внутреннее движение его образующих, субстанцией сознания является

деятельность человека» (Леонтьев, 1975: 125). В характеристике феномена

сознания А. Н. Леонтьев подчёркивает его системность и описывает его

психологическую структуру, включающую значения, личностный смысл и

чувственную ткань. Чувственная ткань придаёт реальность сознательной

картине мира. Тейар де Шарден (Тейяр де Шарден, 1955: 6—9) наделяет

сознание такими качествами, как способность мыслить, творить, производить

ментальные

операции

абстрагирования,

обобщения

и

осуществлять

рефлексию. Рефлексия, по мнению философа — это центральный феномен

человеческой психики, присущий сознанию. Таким образом, с сознанием

связываются высшие формы психического функционирования.

Согласно С. Л. Рубинштейну, сознание — это психическая

деятельность, состоящая в рефлексии мира и самого себя. «Единицей»

сознательного

действия

является

целостный

акт

отражения

объекта

субъектом, включающий единство двух противоположных компонентов:

знания и отношения (цит. по Алфёрова, 2005: 12).

Итак, классические психологи и философы указывают на то, что

сознание

является

функциональным

феноменом.

Однако,

отсутствие

разграничения между моделью и феноменом ведёт к неоднозначности

понимания структуры сознания.

Языковые парадоксы.

Рассматривая научные изыскания, посвящённые природе языка,

можно

выделить

три

основных

проблемы

(парадокса),

к

которым

обращаются исследователи:

Проблема 1

—

язык способен к передаче значений, несмотря на то,

что значения не могут быть непосредственно выражены языковыми

средствами. К данной проблеме обращался ещё Л. Витгенштейн, утверждая,

что значение не существует отдельно от употребления. По мнению

философа, «психическая составляющая у значения практически исчезает».

Наиболее резко о значении высказываются представители бихевиоризма —

например, Дж. Дьюи, утверждавший, что «значение не является психической

сущностью, а является свойством поведения» (цит. по Аллахвердов, 2003:

138). Однако, уже когнитивные психологи обращают внимание на значение

как на одну из главных ментальных сущностей: «Сегодня неуместно

отказывать значению в праве претендовать на центральное положение в

психологической

теории

на

основании

его

“туманности”

или

“неопределённости”» (цит. по Аллахвердов, 2003: 138). Суждения о

туманности значения как психической сущности вызваны тем, что значение

любого знака лежит за пределами самого языка, который, по словам А.

Потебни,

выражает

«первоначальные

доязычные

элементы

мысли»

(Кацнельсон, 2001: 59). Таким образом, любое понятие или определение не

может являться полностью исчерпывающим.

А. Вежбицкая, вслед за Г. Лейбницем с его концепцией «смысловых

атомов», утверждает, что проблему можно решить составлением общего для

всех

языков

списка

неопределяемых,

«первоначальных»

понятий

—

«семантических примитивов».

По

мнению Вежбицкой,

семантические

примитивы

можно

обнаружить

эмпирически

—

они

обязательно

присутствуют

во

всех

языках

мира.

Среди

наиболее

достоверных

претендентов на роль этих элементарных смысловых единиц она выбирает

такие: я, ты, некто, нечто, этот, думать, хотеть, чувствовать, сказать.

Исходный список содержал 13—14 примитивов, затем их количество стало

возрастать, и на данный момент составляет около 70. Расширение списка, по

мнению

учёного,

связано

с

расширением

фронта

поисков

и

совершенствованием теоретического анализа (Вежбицкая, 1993: 191).

Откуда возникают эти примитивы? Ответ Вежбицкой: они носят

врождённый характер, являясь частью генетического наследства человека

(Вежбицкая, 1999: 17). Отечественный исследователь С. Гусев использует

аналогичные объяснения: допуская правоту гипотезы Дж. Пирса о том, что

объем словарей у разных народов одинаков, учёный поясняет: «Поскольку с

анатомо-физиологической

стороны

все

люди

достаточно

одинаковы,

постольку и число словоформ, употребляемых ими, может быть сходным,

выражая количество нервных ячеек, задействованных в интеллектуальных

действиях» (Гусев, 2002: 153). Однако, ни исследования Вежбицкой, ни

исследования

Гусева

не

подтверждают

данную

точку

зрения

экспериментально.

Несмотря

на

недоказуемость

утверждений

Вежбицкой

о

генетической природе семантических примитивов, её работы по выделению

слов, относящихся к устойчивому общему ядру всех языков мира, и

описанию с их помощью всего словарного запаса каждого языка (иными

словами — универсализации понятийного аппарата языков мира), нашли

применение в лексикографии. «Естественный семантический метаязык»

Вежбицкой

«оказался сильным инструментом для описания тонких

смысловых оттенков» (Фрумкина, 2001: 54).

Как пишет В. Ф. Петренко, значения «нераздельно связаны с

другими образующими человеческого сознания: личностным смыслом,

чувственной тканью, эмоциональной окрашенностью» (Петренко, 1997: 71).

Все части, образующие человеческое сознание, не исчерпываются словесным

описанием и далеко не всегда осознаются самим носителем сознания.

Следовательно, никакое словесное описание не способно передать то

значение, которое вызывается словом в сознании. Пользуясь терминологией

У.

Джеймса,

можно

сказать,

что

осознаваемая

часть

значения

сопровождается

«неосознаваемыми

психическими

обертонами».

Тайна

значения заключается в том, что оно «нигде не находится» — «ни в слове, ни

в идее, ни в понятии, ни в вещи, о которой мы говорим» (Нагель, 2001: 41).

Значения знаков существуют только в воспринимающем их сознании

(словами Аристотеля — в «изменении душевного состояния»), но и там

осознаются не полностью. «Многие авторы любят цитировать знаменитое

“Мысль изречённая есть ложь”, что именно и подразумевает: в наших

вербальных изречениях всегда присутствует хоть и осознаваемый, но

невербализуемый остаток. Ф. И. Тютчев в цитируемом стихотворении прямо

пишет

о

невозможности

“сердцу

высказать

себя”.

“Понимание

—

молчаливо... настоящее — неназываемо“, — вторит ему А. Вознесенский»

(Аллахвердов, 2004: 140).

Филолог Е. Г. Эткинд выражает эту же мысль более точно: значение

слова складывается из главного и вторичных смыслов, а также из различных

семантических оттенков, и зависит как от выбранного стиля изложения, так и

от возникающих ассоциаций (обязательных и факультативных, отчётливых и

зыбких, в форме намёка, эмоционального сигнала, мистического символа, и

т. п.). Более того, даже «звуковая материя слова участвует в построении

содержания: длина слова и составляющие его звуки, место ударения,

соотношение согласных и гласных, открытые или закрытые гласные,

плавные или взрывные согласные, звукоподражательные свойства — все эти

фонетические элементы оборачиваются смысловыми» (Эткинд, 1998: 185—

186).

Это

подтверждается

и

психологическими

исследованиями:

так,

например, было показано, что случайно присутствующие внутри слова

осмысленные части, никак не связанные по смыслу с самим исходным

словом (таковы, например, мель в слове карамель; сталь в слове ностальгия,

стон в слове эстонец и пр.) обычно испытуемыми не осознаются, но при этом

все

же

воспринимаются

и

влияют

на

их

последующее

поведение

(Аллахвердов, 1993: 48—60).

Следствие проблемы 1: Язык, призванный эксплицировать (явно

выражать) мысли, опирается на нечто имплицитное (явно не выражаемое).

Любая фраза понимается индивидом только при наличии многочисленных

молчаливых

допущений,

названных

в

лингвистической

терминологии

пресуппозициями (Залевская, 1999: 271—272). «Пресуппозиция — пишет

психолингвист М. Х. Шхапацева — это общий фонд знаний, общий опыт,

общий тезаурус, общие предварительные сведения, которыми обладают

коммуниканты» (Шхапацева, 2006: 174). Количество пресуппозиций для

каждого отдельного предложения не поддаётся подсчёту, поскольку любая

пресуппозиция сама является предложением, а, следовательно, содержит

свои собственные пресуппозиции (Кифер Ф. О пресуппозициях // Новое в

зарубежной лингвистике, №8, 1978: 367).

Проблема 2 — понятия языка являются абстрактными отражениями

действительности, т. е. эти понятия отражают то, чего в окружающем мире

не

существует.

(На

наш

взгляд,

проблема

свойственна

не

только

естественным языкам, использующимся для межличностной коммуникации,

но и такому искусственному языку, как язык математики. То, что

математические сущности и концепции существуют в их собственном,

внефизическом и вневременном «идеальном» мире совершенных форм,

подметил ещё античный философ Платон.) По словам В. фон Гумбольдта,

одного из основателей языкознания, «язык представляет нам не сами

предметы, а всегда лишь понятия о них, самодеятельно образованные духом

в процессе языкотворчества» (Гумбольдт, 1984: 103). С ним соглашается С.

Гордон — по его мнению, если в письменности «изображать каждый

конкретный предмет или действие, то это будет уже не письменность, а

изобразительное искусство» (Гордон, 2002: 39—40). Другие современные

авторы поясняют: «Если мы будем строго называть каждую вещь своим

индивидуальным именем, то количество слов окажется неограниченным, и,

следовательно, язык будет практически непригоден к использованию»

(Курпатов, Алёхин, 2002: 101).

Проблема 3 — значения передаются от одного носителя к другому

в

результате

предварительной

договорённости,

но

достижение

этой

договорённости возможно только с помощью языка. В естественных языках

связь «знак — значение» может быть совершенно произвольной и

немотивированной, на что указывает Ф. де Соссюр: «Не существует языков,

где нет ничего мотивированного; но немыслимо себе представить такой язык,

где мотивировано было бы всё» (Ф. де Соссюр, 1998: 128). По мнению

учёного, существуют такие языки, где «немотивированность достигает

своего максимума», и другие языки, «где она снижается до минимума». В

целом же, произвольность связи означаемого и означающего является для Ф.

де Соссюра краеугольным принципом, лежащим в основе лингвистики.

Немотивированная связь «знак — значение» может удерживаться

«лишь в силу соглашения», утверждал античный философ Аристотель

(Аристотель, 1978: 94). Э. Сепир по-своему воспроизводит эту точку зрения:

«Мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так,

а не иначе, главным образом благодаря тому, что наш выбор при его

интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества»

(Сепир, 1993: 261). В современной лингвистике используется другой термин

—

конвенциализация. Конвенциализация — это негласная коллективная

договорённость выражать свои мысли строго определённым образом

(Рахилина, 1998: 283). Однако, сама возможность такого соглашения между

индивидами

обеспечивается

обменом

знаками

—

следовательно,

договорённость не могла состояться без заранее согласованного значения

слов (знаков).

По словам У. Матураны, «если бы биологическая функция языка

состояла в передаче информации, то для того, чтобы он мог возникнуть в

процессе эволюции, необходимо было бы предварительное существование

функции денотации, из которой и могла бы развиться символическая система

передачи информации.

Но именно функцию денотации

и требуется

объяснить в первую очередь с точки зрения её происхождения в процессе

эволюции» (Матурана, 1996: 95—142). Учёный предлагает оригинальный

способ решения данного парадокса — соглашение достигается благодаря

априорной

способности

организмов

одного

вида

воспринимать

немотивированные

действия

друг

друга

как

сообщения,

наделённые

значением. Связь же устанавливается и поддерживается в силу круговой

организации живых систем; каждая последовательность событий в такой

системе

организована

«в

виде

замкнутого

казуального

процесса,

допускающего

эволюционные

изменения

в

способе

поддержания

кругообразности, но не допускающего утраты самой кругообразности».

Иными словами, исходя из свойства системы, однажды возникнувшая связь

реплицируется вновь и вновь.

Аналогичный

подход

к

решению

проблемы

предлагает

палеопсихолог Б. Поршнев — по его мнению, причиной возникновения

речевого общения в филогенезе стала необходимость для неоантропов

(неоантропы

—

букв.

«новые

люди»,

наиболее

приближённый

к

современному человеку и являющийся его непосредственным предком класс

ископаемых человекообразных обезьян) каким-либо способом защититься от

суггестивного воздействия людоедов-архантропов (архантроп — древнейший

ископаемый

человек;

в

противоположность

неоантропу,

обладал

примитивной

социальной

организацией).

Таким

способом

становится

использование немотивированных действий-знаков; практика осуществления

контрсуггестии

подобного

рода

постепенно

образует

навык

взаимозависимых действий, лишённых, в силу своей неадекватности, какого-

либо иного содержания, кроме взаимозависимости. Эти действия и являются

началом становления речи (Поршнев, 1974: 110—111). Гораздо более

простое решение предлагает философ языка А. Блинов: возникновение речи

обусловлено ошибочной верой всех участников общения в «осмысленность

физических медиаторов общения», которая «с успехом заменяет само

отсутствующее свойство осмысленности» (Блинов, 1996: 9). Однако, все три

исследователя сходятся в том, что возникновение и развитие языка имеет

сугубо эволюционный характер.